Я вежливо стоял рядом со своим стулом. Темпи, похоже, вполне утратил боевое настроение, и в его жестах то и дело повторялись согласие и почтение.
Карсерет тоже держалась в стороне от них и пялилась на меня. Лицо у нее было каменное, но глаза злые. Она сделала несколько жестов, так, чтобы те двое не видели. Единственный, который я понял, было отвращение, но насчет значения прочих я более или менее догадался.
В ответ я сделал другой жест, совсем не адемский. По тому, как сузились у нее глаза, я заподозрил, что она меня тоже поняла.
Трижды раздался пронзительный звон колокола. Мгновением позже Темпи поцеловал Шехин руки, поцеловал ее в лоб и в губы. Потом повернулся и сделал мне знак следовать за собой.
Мы вместе вышли в просторный зал с низким потолком, где было полно народу и пахло едой. Это была столовая. Там стояли длинные столы и темные деревянные скамьи, гладкие от старости.
Я следовал за Темпи, накладывая себе еду на большую деревянную тарелку. Только теперь я осознал, что жутко проголодался.
Невзирая на мои ожидания, эта столовая оказалась совсем не похожа на университетскую. Во-первых, тут было куда тише, во-вторых, кормили куда лучше. Тут давали свежее молоко и нежирное нежное мясо — судя по всему, козье. Еще подавали твердый острый сыр, мягкий сливочный творог и два вида хлеба, теплого, только из печи. И еще яблоки и клубнику. На всех столах свободно стояли солонки, и всякий мог брать соли, сколько пожелает.
Непривычно было находиться в зале, полном разговаривающих адемов. Говорили они так тихо, что я не различал слов, только руки мелькали. Я понимал самое большее один жест из десяти, и все же странно было видеть все эти мелькающие вокруг эмоции: усмешка, гнев, смущение, отрицание, отвращение. Я гадал, что из этого относится ко мне, пришлому варвару.
Женщин было куда больше, чем я ожидал, и довольно много детей. Там было несколько человек в знакомой кроваво-красной одежде наемника, но куда больше одевались в простую серую холстину, которую я видел, гуляя с Шехин. В толпе мелькнула белая рубаха, и я с удивлением обнаружил, что это сама Шехин ужинает локоть к локтю со всеми остальными.
Открыто на меня никто не смотрел, и все же на меня поглядывали. Больше всего всех занимали мои волосы, оно и понятно. В зале было полсотни белобрысых голов, несколько голов потемнее и несколько совсем белых или седых от старости. Я среди них как одинокая пылающая свеча.
Я пытался втянуть Темпи в разговор, но он разговаривать не желал и полностью сосредоточился на еде. На тарелку он себе положил куда меньше, чем я, и съел только часть того, что взял.
Поскольку я не отвлекался на разговоры, я быстро управился с ужином. Когда моя тарелка опустела, Темпи бросил делать вид, что ест, и повел меня прочь. Выходя из столовой, я чувствовал, что десятки глаз уперлись мне в спину.
Он провел меня несколькими коридорами, и наконец мы остановились перед одной дверью. Темпи отворил ее, там обнаружилась маленькая комнатка с окном и кроватью. В комнатке были моя лютня и дорожная сумка. Меча не было.
— У тебя будет другой наставник, — сказал Темпи. — Старайся как можно лучше. Веди себя культурно. От твоего наставника много зависит.
Сожаление.
— Меня ты больше не увидишь.
Он явно был в тревоге, но я не мог придумать, что бы такое сказать, чтобы его успокоить. Вместо этого я просто обнял его в утешение, и он, похоже, остался этим доволен. Потом он повернулся и вышел, не сказав более ни слова.
Оставшись один, я разделся и лег. Тут уместно было бы сказать, что я долго ворочался в постели, тревожась о том, что мне предстоит. Но, по правде говоря, я сильно устал и спал, как счастливый младенец на материнской груди.
Я сидел в крошечном парке: всего две гладкие каменные скамьи, несколько деревьев и тропинка в высокой траве. Пересечь его можно было за минуту. Утесы с двух сторон загораживали его от ветра. Не то чтобы полностью. В Хаэрте, по-моему, не было ни единого места, где можно было бы полностью укрыться от ветра.
Первое, на что я обратил внимание, увидев Вашет, это то, что она не носила меч на поясе. Она носила его за спиной, как я свою лютню. Ходила она с ненавязчивой, но солидной уверенностью, как будто знала, что ей полагается шествовать, но ей было лень.
Она отличалась все тем же худощавым телосложением, которое я привык считать общим признаком адемов наряду с бледной, сливочной кожей и светлыми глазами. Волосы у нее были чуть светлее, чем у Темпи, и носила она их собранными в хвост. Когда она подошла ближе, я увидел, что нос у нее сломан, и, хотя он не был кривым, легкая неровность все же смотрелась странно на этом лице, в остальном вполне правильном.
Вашет улыбнулась мне широкой улыбкой, показав белые зубы.
— Ну что, — сказала она на безупречном атуранском, — теперь ты мой!
— Ты говоришь по-атурански? — тупо удивился я.
— Да мы почти все на нем говорим, — сказала она. Вокруг рта и в уголках ее глаз виднелись тонкие морщинки, так что я прикинул, что она, видимо, лет на десять меня постарше. — Трудно пробиться там, где ты не знаешь языка. Дела вести невозможно.
Я наконец спохватился. Учтивость. Почтение.
— Я правильно понимаю, что ты — Вашет?
Ее губы снова растянулись в улыбке. Вашет размашисто повторила мой жест, так преувеличенно, что я поневоле почувствовал насмешку.
— Да. Я буду твоим наставником.
— А как же Шехин? Я думал, что наставник тут она.
Вашет приподняла одну бровь — экстравагантное выражение лица, на адемском лице оно выглядело просто пугающе.