Страхи мудреца. Книга 2 - Страница 102

102

Она вгляделась в мое лицо, как будто пыталась что-то решить, потом пожала плечами и отшвырнула прут в сторону.

И только тогда я рискнул заговорить снова:

— А что будет с Темпи, если я уйду?

— Когда ты уйдешь, — поправила она, сделав ударение на первом слове. — Те немногие, кто в этом сомневался, поймут, что он поступил дурно, взявшись тебя учить. И вдвойне дурно, приведя тебя сюда.

— А что с ним сделают, когда… — Я осекся и начал сначала: — А что с ним сделают, если я уйду?

Она пожала плечами и отвернулась.

— Это уж не мне решать, — сказала она и ушла прочь.

Я потрогал щеку и губу и посмотрел на руку. Крови не было, однако я чувствовал, как на коже у меня набухает багровый рубец, отчетливый, как клеймо.

* * *

Не зная, что еще мне делать, я вернулся в школу обедать. Придя в столовую, я огляделся по сторонам, но Темпи среди наемников, одетых в алое, не было. Меня это обрадовало. Мне, конечно, было бы приятно оказаться в обществе друга, и все же мне невыносимо было думать, что он может узнать, насколько плохо все обернулось. Мне ему даже и говорить ничего не придется. Отметина у меня на лице говорила сама за себя, и всем присутствующим все было ясно.

Я сохранял непроницаемое лицо и смотрел в пол, продвигаясь вдоль прилавка и накладывая себе еду. Потом выбрал пустое место за столом, не желая никому навязывать свое общество.

Я был один большую часть своей жизни. И все же я редко чувствовал себя таким одиноким, как в тот момент. У меня был единственный близкий человек на шестьсот километров в округе, и тому велели держаться от меня подальше. Я был незнаком с местной культурой, едва знал их язык, и горящие огнем спина и лицо непрерывно напоминали мне, насколько я тут лишний.

Однако кормили тут и впрямь хорошо. Курица на вертеле, поджаристые стручки коровьего гороха, ломоть сладкого кекса с патокой. В Университете я редко мог позволить себе такую хорошую еду, а у маэра кормили хорошо, но мне вечно все доставалось простывшим. Сейчас я был не особенно голоден, однако я достаточно наголодался за свою жизнь, чтобы мне было просто отказаться от дармового обеда.

Я краем глаза заметил движение: кто-то сел за стол напротив меня. На душе у меня слегка полегчало. Ну, хоть кому-то хватает храбрости общаться с варваром! Нашелся-таки человек, достаточно добрый, чтобы меня подбодрить, или хотя бы достаточно любопытный, чтобы поболтать со мной…

Подняв голову, я увидел худое, разукрашенное шрамами лицо Карсерет. Она поставила свою большую деревянную тарелку напротив меня.

— Ну что, как тебе наш город? — негромко спросила она, опустив левую руку на поверхность стола. Сейчас, когда мы сидели, ее жесты изменились, однако я распознал любопытство и вежливость. Со стороны любому бы показалось, будто мы мило беседуем. — Как тебе твоя новая наставница? Она того же мнения, что и я. Тебе тут не место.

Я прожевал кусок курицы и механически проглотил, не поднимая глаз.

Озабоченность.

— Я слышала, как ты вскрикнул, — тихо продолжала она. Теперь она говорила медленнее, как будто с ребенком. Я не знал, то ли она хочет меня оскорбить, то ли просто старается, чтобы я все понял. — Прямо как птичка!

Я отхлебнул теплого козьего молока и утер губы. От движения руки моя рубаха сдвинулась относительно рубца на спине. Боль была такая, будто меня ужалила сотня ос сразу.

— Что это было, крик страсти? — осведомилась она, делая жест, которого я не распознал. — Быть может, Вашет тебя обняла? А на щеке у тебя не иначе как след от поцелуя?

Я откусил кекс. Кекс что-то был совсем не такой сладкий, как мне казалось.

Карсерет тоже откусила кекс.

— У нас тут все бьются об заклад, когда ты уберешься, — продолжала она медленно и вполголоса, так чтобы слышал только я. — Я поставила два таланта на то, что ты и двух дней не протянешь. Если ты сбежишь ночью, как я надеюсь, я выиграю деньги. Ну а если я не права и ты останешься подольше, я выиграю твои синяки и ссадины и возможность послушать твои вопли.

Настойчивая просьба.

— Оставайся!

Я поднял взгляд на нее.

— Ты говоришь, как собака лает, — сказал я. — Без цели. Без смысла.

Я говорил достаточно тихо, чтобы быть вежливым. Однако не настолько тихо, чтобы мой голос не долетел до ушей всех, кто сидел поблизости. Уж я-то умею говорить тихо так, чтобы услышали все, кому следует. Это мы, руэ, изобрели театральный шепот.

Я увидел, как она побагровела. На лбу и челюсти отчетливо проступили бледные шрамы.

Я опустил глаза и продолжал есть, само воплощение безмятежного спокойствия. Оскорбить человека другой культуры не так-то просто. Однако я тщательно выбрал слова, основываясь на том, что говорил Темпи. Если она как-то отреагирует, это только докажет, что я был прав.

Я не спеша и методично доел свой обед, воображая исходящие от нее жаркие волны гнева. Хотя бы эту маленькую битву я выиграть мог. Конечно, это была пустая победа. Но иногда приходится брать, что дают.

* * *

Когда Вашет вернулась в маленький парк, я уже сидел и ждал на одной из каменных скамеек.

Она остановилась напротив и тяжко вздохнула.

— Миленько! Экий ты непонятливый, — сказала она на своем превосходном атуранском. — Ну что ж, ступай за палкой. Посмотрим, может, на этот раз мне удастся объяснить получше.

— Палку я уже принес, — сказал я. Я сунул руку под скамью и достал деревянный тренировочный меч, который позаимствовал в школе.

Это было старое, промасленное дерево, отполированное бесчисленными руками, твердое и тяжелое, как железный брусок. Если бы она огрела меня этим по плечам так, как ивовым прутом, она переломала бы мне кости. Если бы она ударила меня по лицу, она своротила бы мне челюсть.

102