Страхи мудреца. Книга 2 - Страница 122

122

Не успел я коснуться земли, как она ухватила меня за запястье и вскоре крепко опутала мою руку «плющом на дубе». И я уткнулся лицом в траву, ощущая неприятное давление на плечо и запястье.

Секунду я подумывал было попытаться освободиться, но только секунду. Я был сильнее ее, но весь смысл таких приемов, как «плющ на дубе» или «спящий медведь», состоит в нажиме на уязвимые части тела. На то, чтобы сломать ветку, много сил не нужно.

— Сдаюсь, — сказал я. На адемском это звучит короче: «Вех!» Это очень легко крикнуть, даже когда ты запыхался, устал или тебе больно. В последнее время я очень привык к этому слову.

Целеана отпустила меня и отступила, глядя, как я сажусь.

— На самом деле ты не очень-то хорош, — сказала она с грубой откровенностью.

— Я просто не привык бить девчонок, — сказал я.

— Ну а как же ты мог к этому привыкнуть? — рассмеялась она. — Чтобы к чему-то привыкнуть, нужно делать это много раз, снова и снова. А ты небось ни разу в жизни не ударил женщину!

Целеана протянула мне руку. Я принял ее, надеясь, что это выглядит достаточно любезно, и она помогла мне подняться на ноги.

— Я хочу сказать, что там, откуда я родом, не принято драться с женщинами.

— Не понимаю, — сказала она. — У вас что же, мужчинам не позволяют драться вместе с женщинами?

— Я хочу сказать, что наши женщины по большей части вообще не дерутся.

Целеана покрутила запястьем, сжимая и разжимая руку так, словно на ладони у нее налипла грязь и она рассеянно пытается ее стряхнуть. Это был жестовый эквивалент озадаченности, можно сказать, что она непонимающе нахмурилась.

— А как же они отрабатывают свой кетан, если не тренируются? — спросила она.

— Там, откуда я родом, женщины не владеют кетаном.

Она сощурилась, потом сверкнула глазами.

— А-а, ты хочешь сказать, что они владеют секретным кетаном, — сказала она, употребив атуранское слово «секрет». Лицо у нее оставалось неподвижным, но она дрожала всем телом от возбуждения. — Кетан, который известен только им, который мужчинам видеть не дозволено!

Целеана указала на скамью, где сидели наши наставницы, не обращая на нас внимания.

— У Вашет есть такой! Я много раз просила ее показать, но она не хочет.

— Вашет знает другой кетан? — спросил я.

Целеана кивнула.

— Она же обучалась на пути радости, прежде чем прийти к нам.

Она оглянулась на Вашет, и лицо у нее стало сосредоточенным, как будто она надеялась выведать тайну женщины одним усилием воли.

— Когда-нибудь я отправлюсь туда и тоже научусь этому. Я побываю всюду и выучу все кетаны, что только есть на свете. Я узнаю тайные приемы ленты, и цепи, и волнующегося пруда. Узнаю пути радости, и страсти, и самоограничения. Я буду знать все.

Целеана говорила все это не детским капризным тоном, как девочка, мечтающая съесть пирог целиком. И не хвастливо, как будто это был план, который она сама придумала и считает необычайно умным.

Целеана сказала это спокойно и уверенно. Как будто объясняла, кто она такая. И не мне. Она говорила это себе самой.

Она обернулась и взглянула на меня.

— И в ваших землях тоже побываю, — сказала она. Абсолютная уверенность. — И выучу варварский кетан, который ваши женщины держат в секрете от вас.

— Ты будешь разочарована, — ответил я. — Я не оговорился. Я знаю, что значит «секретный». Но я хотел сказать, что там, откуда я родом, многие женщины вообще не сражаются.

Целеана снова озадаченно покрутила запястьем, и я понял, что придется объяснять.

— Там, откуда я родом, большинство женщин проводит всю жизнь, ни разу не взяв в руки меча. Большинство из них растут, не умея нанести удар кулаком или ребром ладони. Они не ведают никакого кетана. Они вообще не сражаются.

Последние два слова я подчеркнул жестом «усиленное отрицание».

Похоже, до нее наконец дошло. Я отчасти ожидал, что она ужаснется, но она просто осталась стоять неподвижно, уронив руки, словно не зная, что и думать. Как будто я объяснил ей, что там, откуда я родом, женщины живут без головы.

— Не сражаются? — недоверчиво переспросила она. — Ни с мужчинами, ни друг с другом, вообще ни с кем?

Я кивнул.

Она надолго умолкла. Лоб у нее нахмурился, я видел, как она пытается освоиться с этой мыслью. Растерянность. Смятение.

— Но чем же они занимаются? — спросила она наконец.

Я подумал о женщинах, с которыми был знаком: Мола, Фела, Деви…

— Да много чем, — сказал я, пытаясь придумать, как объяснить то, для чего я не знал слов. — Делают картины из камней. Покупают и продают деньги. Пишут в книгах.

Целеана, похоже, поуспокоилась, слыша все это, — как будто до этого ей казалось, что иноземные женщины, лишенные кетана, просто лежат без движения там и сям, точно бескостные трупы.

— Лечат больных и исцеляют раны. Играют… — я едва не сказал «играют музыку и поют песни», но вовремя спохватился. — Играют в игры, сеют зерно и пекут хлеб.

Целеана надолго задумалась.

— Я бы предпочла заниматься всем этим и еще сражаться, — решительно сказала она.

— Некоторые женщины сражаются, но многие считают, что это противоречит летани.

Я использовал выражение «противоречит летани», потому что не знал, как сказать по-адемски «недостойное поведение».

Целеана сделала глубокое презрение и укоризну. Я даже удивился, насколько сильнее задели меня эти жесты, когда их сделала девочка в ярко-желтой рубашке, чем те же самые жесты, исходящие от Темпи или Вашет.

— Летани везде одна и та же, — твердо сказала она. — Она не то что ветер, который дует то с одной, то с другой стороны.

122