— Эй, дядя! — сказал я старику с бакенбардами, который сидел, прислоняясь к стене. — Одолжи-ка мне твою шляпу. Получишь полпенни!
Старик стащил с себя замызганный головной убор и посмотрел на него. Голова у него была совершенно лысая и очень бледная. Он слегка щурился на заходящее солнце.
— Шляпу-то? — хрипло переспросил он. — Давай целый пенни, и забирай ее совсем, я тебя еще и благословлю в придачу.
Он с надеждой ухмыльнулся, протягивая тощую трясущуюся руку.
Я дал ему пенни.
— Не подержишь секундочку?
Я протянул ему конверт и обеими руками нахлобучил на себя старую бесформенную шляпу, натянув ее до самых ушей, и посмотрелся в ближайшую витрину, чтобы убедиться, что моих рыжих волос совсем не видно.
— Тебе идет, — заметил старик, отхаркиваясь. Я забрал у него письмо и осмотрел грязные отпечатки пальцев, которые он на нем оставил.
Отсюда до Гуртовщиков была пара шагов. Я слегка ссутулился и сощурил глаза, пробираясь сквозь густую толпу. Через пару минут до меня долетел характерный южновинтийский выговор, и я подошел к компании людей, загружавших в фургон джутовые мешки.
— Эгей! — сказал я с тем же выговором. — Вы, мужики, не в Имре, часом, путь держите?
Один из них забросил свой мешок в фургон и подошел ко мне, отряхивая руки.
— Через Имре тоже поедем, — сказал он. — А тебя что, подвезти?
Я потряс головой и достал из мешка конверт.
— У меня тут письмо в те края. Я хотел было сам его отвезти, да мой корабль уходит завтра. Я его у моряка купил в Ганнери, за целый четвербит, — сказал я. — Сам он взял его у какой-то блаародной девицы за один бит, — я подмигнул. — Я так понимаю, ей очень уж не терпелось доставить его тому парню.
— Четвербит заплатил? — переспросил дядька, заранее качая головой. — Эх ты, олух! Кто ж такие деньги за письмо платит?
— Э-э! — сказал я, вскинув палец. — А ты видал, кому письмо-та?
Я показал ему конверт.
Он прищурился.
— Джакису? — медленно прочитал он, потом его лицо озарилось пониманием. — Это небось барона Джакиса сынок?
Я самодовольно кивнул.
— Старшенький! Такой богатей, как он, за письмецо от своей милой любые деньги отдаст! Никак не меньше нобля.
Он разглядывал письмо.
— Может, и так, — осторожно сказал он. — Но ты гляди. Тут ничего не написано, кроме как «Университет». Я там уже бывал. Университет-то немаленький!
— Ну, уж небось сынок барона Джакиса не в соломенной хижине живет! — сердито возразил я. — Спроси у кого-нибудь, где самый роскошный постоялый двор, там его и ищи.
Дядька кивнул про себя, машинально потянувшись за кошельком.
— Ну, может, я и соглашусь сделать тебе одолжение, — нехотя сказал он. — Но больше четвербита не дам! Дело и без того рискованное.
— Совесть-та поимей! — взмолился я. — Я ж его за тыщу километров пер! А останусь всего-навсего при своих?
— Ну ладно, — сказал он, доставая из кошелька монеты. — Так и быть, три бита дам.
— За пол кругля отдам! — буркнул я.
— Отдашь и за три бита, — сказал он, протягивая чумазую руку.
Я протянул ему письмо.
— Не забудь ему сказать, что оно от благородной дамы! — напомнил я и повернулся, чтобы уйти. — Богатый хрен. Сдери с него, сколько сумеешь, вот что я тебе скажу!
Я удалился с площади, расправил плечи и сдернул с головы шляпу. Достал из мешка свой шаэд и набросил его на плечи. Я принялся насвистывать и, проходя мимо старого бродяги, вернул ему его шляпу и три бита в придачу.
Когда я впервые услышал истории, которые рассказывали обо мне в Университете, я предполагал, что долго они не просуществуют. Я думал, что они как вспыхнули, так и угаснут, подобно пламени, исчерпавшему запас топлива.
Но вышло не так. Легенды о том, как Квоут спасал девиц и крутил любовь с Фелуриан, переплетались и смешивались с обрывками правды и дурацкими слухами, которые я сам же распускал, чтобы придать себе весу. Топлива было в избытке, так что истории бушевали и распространялись, как пожар в подлеске в ветреную погоду.
Честно говоря, я и не знал, смеяться мне или тревожиться. Когда я приходил в Имре, на меня указывали пальцем и шептались у меня за спиной. Моя известность распространилась настолько, что вскоре я уже не мог спокойно перейти реку, чтобы незаметно подслушать, что обо мне рассказывают.
До Тарбеана же было добрых шестьдесят километров.
Уйдя с площади Гуртовщиков, я вернулся в комнату, которую снял в одном из приличных районов Тарбеана. В этой части города ветер с океана уносил прочь вонь и пыль, воздух тут был чистый и пах морем. Я велел налить себе ванну и, в приступе транжирства, от которого у меня еще недавно голова пошла бы кругом, уплатил привратнику три пенни за то, чтобы он отнес мою одежду в ближайшую сильдийскую прачечную.
Потом, снова став чистым и душистым, я спустился вниз, в общий зал трактира.
Трактир я выбирал тщательно. Он был не то чтобы роскошным, но и не самым захудалым. Общий зал был уютным, с низким потолком. Трактир стоял на перекрестке двух самых наезженных дорог Тарбеана, и я видел, что сильдийские торговцы сидят здесь плечом к плечу с иллийскими моряками и винтийскими погонщиками. Это было идеальное место для историй.
Вскоре я уже притулился у края стойки, слушая историю о том, как я убил Черного Зверя из Требона. Я был ошеломлен. Я в самом деле убил драккуса, который сеял панику в Требоне, но год назад, когда Нина приехала меня разыскивать, она еще не знала моего имени. Моя растущая слава каким-то образом дошла и до Требона и вобрала в себя еще и эту историю.