— Что, правда? — переспросил я. Мне уже не было нужды изображать интерес.
Мартен кивнул.
— Капля пота убьет его точно так же. Это значит, что обычно оно умирает от одного прикосновения к одежде человека. И к доспехам тоже. И к палке, за которую ты подержался. Или к мечу, — он указал на бок Темпи. — Некоторые говорят, будто оно умрет, даже если на него подуешь. Но лично я не знаю, правда ли это.
Мартен повернулся и повел нас прочь от Анова клинка.
— Это древняя, очень древняя пуща. Поблизости от тех мест, где живут люди, клинок не растет. Мы теперь, считай, шагнули за край карты.
— Ну почему же, — возразил я. — Мы же точно знаем, где мы находимся!
Мартен фыркнул.
— У карт есть не только внешние края, но и внутренние. В картах имеются дыры. Люди любят делать вид, будто знают о мире все. Особенно богатые. Карты для этого отлично подходят. По эту сторону черты поле барона Тришкуры, а по ту — земли графа Деринос.
Мартен сплюнул.
— На карте нельзя оставлять белые пятна, поэтому те, кто их рисует, заштриховывают кусок земли и пишут: «Эльд».
Он покачал головой.
— С тем же успехом можно прожечь в карте дыру, толку будет столько же. Этот лес обширен, как Винтас. Он никому не принадлежит. Если сбиться с пути и пойти не в ту сторону, можно пройти сто километров и не выйти ни на одну дорогу, не говоря уже о домах или возделанных полях. Здесь есть такие места, где не ступала нога человека, где никогда не слышали человеческого голоса.
Я огляделся.
— Ну, выглядит он так же, как большинство других лесов, что довелось мне видеть.
— Волк выглядит как собака, — коротко ответил Мартен. — Но волк — не собака. Собака — она…
Он запнулся.
— Ну, как называются звери, которые живут при людях? Коровы, овцы и так далее?
— Одомашненные?
— Во-во, — сказал Мартен, озираясь по сторонам. — Ферма — она одомашненная. И сад. И парк. И большинство лесов тоже. Люди собирают там грибы, рубят дрова, водят туда своих зазнобушек пообниматься и пошалить.
Он покачал головой и коснулся грубой коры ближайшего дерева. Жест был странно ласковый, почти любовный.
— А эта чаща — нет. Этот лес — древний и дикий. На нас ему наплевать. Если те ребята, за которыми мы охотимся, набросятся на нас, им не придется даже зарывать трупы. Мы пролежим тут сотню лет, и никто наших косточек не сыщет.
Я обернулся и посмотрел назад, на холм, оставшийся за спиной. Растрескавшиеся камни, бесконечные ряды деревьев… Я старался не думать о том, как маэр отправил меня сюда, словно переставил камушек на доске для игры в тэк. Он отправил меня в дыру на карте. В место, где никто моих косточек не сыщет…
Квоут внезапно выпрямился и вытянул шею, чтобы посмотреть в окно. Он едва успел вскинуть руку, подавая знак Хронисту, как они услышали стремительный, легкий топоток на деревянном крыльце. Шаги были слишком проворны и мягки, чтобы принадлежать фермерам, обутым в тяжелые сапоги, и вслед за ними раздался взрыв звонкого детского смеха.
Хронист торопливо промокнул страницу, которую писал, и сунул ее под стопу чистой бумаги. Квоут встал на ноги и пошел к стойке. Баст принялся раскачиваться на стуле.
Дверь распахнулась, и в трактир вошел широкоплечий молодой человек с жидкой бородкой, бережно подталкивая перед собой белокурую девчушку. Следом за ним шла молодая женщина, несущая на руках младенца.
Трактирщик расплылся в улыбке, вскинул руку.
— Мэри! Хэп!
Молодая пара перекинулась парой слов, и высокий фермер подошел к Хронисту, по-прежнему мягко подталкивая вперед девчушку. Баст вскочил на ноги и предложил свой стул Хэпу.
Мэри подошла к стойке, мимоходом отцепляя ручонку малыша, схватившего ее за волосы. Она была молодая и милая, с улыбчивым ртом и усталыми глазами.
— Привет, Коут!
— Давненько вас не было видно, — сказал трактирщик. — Сидру налить? Свежий, только утром отжал!
Она кивнула, и трактирщик налил три кружки. Баст отнес две из них Хэпу и его дочке. Хэп кружку взял, а девочка спряталась за отца, застенчиво выглядывая из-за его плеча.
— А юному Бену налить кружечку? — спросил Коут.
— Налить-то можно, — сказала Мэри, улыбаясь малышу, сосущему собственные пальчики. — Но я бы не стала, а то пол мыть придется.
Она полезла в карман.
Коут поднял руку и твердо покачал головой.
— Даже и не думайте, — сказал он. — Хэп и так мне тогда за полцены забор починил.
Мэри улыбнулась усталой, встревоженной улыбкой и взяла свою кружку.
— Спасибо большое, Коут!
Она отошла туда, где сидел ее муж, разговаривая с Хронистом. Она заговорила с писцом, слегка покачиваясь из стороны в сторону, укачивая младенца на бедре. Муж кивал, время от времени вставляя пару слов. Хронист обмакнул перо и принялся писать.
Баст вернулся к стойке и прислонился к ней, с любопытством глядя в сторону дальнего стола.
— Все равно не понимаю, — сказал он. — Я точно знаю, что Мэри умеет писать. Она мне записочки посылала.
Квоут с любопытством взглянул на своего ученика, потом пожал плечами.
— Думаю, он пишет завещания и доверенности, а не записочки. Такая бумага должна быть написана чисто, разборчиво и без ошибок.
Он указал на Хрониста, который прикладывал к листу бумаги тяжелую печать.
— Видишь? Значит, он — судебный чиновник. Бумага, заверенная им, имеет юридическую силу.
— Но это же и священник может! — возразил Баст. — Аббат Граймс — он тоже вроде чиновника. Он ведет записи о браках и составляет расписки, когда кто-то покупает землю. Ты же сам говорил, они любят свои записи.