Помню, как ел. Плоды, хлеб, мед. Фелуриан ела цветы. Свежие орхидеи. Дикий триллиум. Сочный селас. Я и сам пробовал есть цветы. Мне больше всего понравились фиалки.
Это не значит, что она питалась одними цветами. Ей нравился и хлеб, и масло, и мед. Особенно она любила чернику. Было там и мясо. Не за каждой трапезой, но бывало. Дичь. Фазаны. Медвежатина. Причем Фелуриан ела это все почти сырым.
И за едой она, надо сказать, не скромничала. И не аккуратничала. Мы ели руками, рвали зубами, а перемазавшись медом, соком или медвежьей кровью, шли умываться в озерце.
Как сейчас ее вижу: обнаженную, смеющуюся, с кровью, текущей по подбородку. Она была царственная, как королева, нетерпеливая, как дитя, гордая, как кошка. И все же она не походила ни на королеву, ни на дитя, ни на кошку. Нет, ничуть. Ни капельки.
Так это я к чему: я помню, как мы ели. А вот откуда еда бралась — не помню. Может, кто-то ее приносил? Может, она ее сама добывала? Хоть убей, не вспомню. Мысль о слугах, нарушающих неприкосновенность ее сумеречной прогалины, представляется мне невозможной, но и мысль о том, чтобы Фелуриан сама пекла себе хлеб, — тоже.
С другой стороны, оленина — это я понимаю. Ничуть не сомневаюсь, что она способна была при желании загнать оленя и убить его голыми руками. Или, напротив, я могу вообразить робкую лань, которая в тишине выходит на сумеречную прогалину. Могу себе представить, как Фелуриан терпеливо сидит и ждет, пока лань подойдет достаточно близко, чтобы прикоснуться…
Мы с Фелуриан спускались к озерцу, когда я обнаружил, что свет немного изменился. Подняв голову, я с изумлением обнаружил, что над деревьями показался бледный серпик луны.
Он был тонюсенький, и все же я узнал в нем ту самую луну, которую видел всю свою жизнь. Тут, в этом странном месте, для меня это было все равно что повстречать давно потерянного земляка на чужбине.
— Смотри! — воскликнул я. — Луна!
Фелуриан снисходительно улыбнулась.
— Ах ты, мой милый новорожденный ягненок! Взгляни! Вон там еще и облачко! Амоуен! Пляши же от радости!
Она расхохоталась.
Я смущенно покраснел.
— Ну, я просто не видел ее уже…
Я замялся, не имея способа отсчитывать время.
— Давно уже не видел. А потом, звезды у вас тут другие. Я думал, может, у вас и луна тоже другая…
Фелуриан ласково провела пальцами по моим волосам.
— Милый мой глупыш, луна везде одна. Мы ее и ждали. Она поможет нам упитать твой шаэд.
Она скользнула в воду, гладкая, как выдра. Когда она вынырнула, волосы растеклись у нее по плечам точно чернила.
Я сел на камень на берегу озерца и принялся болтать ногами. Вода была теплая, как в ванне.
— Но откуда же тут луна, — спросил я, — если это другое небо?
— А от нее тут только и есть, что тоненький краешек, — сказала Фелуриан, — большая ее часть по-прежнему у смертных.
— Но как? — спросил я.
Фелуриан перестала грести и перевернулась на спину, глядя в небо.
— О, луна, — с тоской произнесла она, — я умираю от жажды поцелуев, я хотела мужчину, зачем же ты привела мне лягушку?
Она тяжело вздохнула, и над сумеречным прудом разнеслось: «Квак? Квак? Квак?»
Я скользнул в воду. Быть может, я не столь ловок, как выдра, зато уж, наверное, целуюсь получше!
Некоторое время спустя мы лежали на мелководье, на большом плоском камне, выглаженном водой.
— Спасибо, луна, — сказала Фелуриан, удовлетворенно глядя в небо, — спасибо за этого людя, нежного и сладострастного!
В озерце резвились светящиеся рыбки. Каждая не больше ладони, с полосками или пятнышками, лучащимися слабым светом. Я смотрел, как они выныривают из укрытий, куда они недавно попрятались, напуганные нашим барахтаньем. Там были рыбки, оранжевые, как тлеющие угли, желтые, как лютики, голубые, как полуденное небо.
Фелуриан соскользнула обратно в воду и потянула меня за ногу.
— Идем, мой целующийся лягушонок, — сказала она, — я покажу тебе, как устроена луна.
Я поплыл следом за ней, пока мы не оказались в воде по плечи. Любопытные рыбешки сплылись поближе, те, что похрабрее, принялись шмыгать между нами. Их движение обрисовывало скрытый под водой силуэт Фелуриан. Несмотря на то что я исследовал ее наготу во всех подробностях, я внезапно обнаружил, что заворожен ее незримым телом.
Рыбки подплывали все ближе. Одна коснулась меня, и я почувствовал, как меня слабо ущипнули за бок. Я вздрогнул, хотя укус рыбки был мягок, как осторожный тычок пальцем. Я смотрел, как все больше рыбок сплываются к нам, время от времени нас пощипывая.
— Вот, даже рыбкам нравится тебя целовать, — сказала Фелуриан и подступила ближе, прижимаясь ко мне мокрым телом.
— Им, наверное, нравится соль на моей коже, — сказал я, глядя на них.
Она раздраженно отпихнула меня.
— Может статься, им нравится лягушатина!
Не успел я найти достойного ответа, как она посерьезнела и, раскрыв ладонь, опустила ее в воду между нами.
— Луна везде одна, — сказала Фелуриан, — она ходит между вашим смертным небом и моим.
Она уперлась ладонью мне в грудь, потом отвела руку и прижала ладонь к себе.
— Она колеблется между мирами. Взад-вперед.
Она остановилась и нахмурилась, глядя на меня.
— Слушай внимательно!
— Да я слушаю! — соврал я.
— Нет, ты не слушаешь, ты смотришь на мои груди.
Это была правда. Ее груди заигрывали с поверхностью воды.
— Ну, на них стоит посмотреть, — сказал я. — Не смотреть на них было бы страшным оскорблением!