Страхи мудреца. Книга 2 - Страница 105

105

— О, так ты украл ответы у себя самого! — сказала она с напускной серьезностью. — Ты очень хитро нас одурачил, вытянув ответы из собственной души.

— Да ты не понимаешь! — рассердился я. — Я же понятия не имею, что такое на самом деле эта летани! Это не путь, но помогает избрать путь. Это самая простая дорога, но увидеть ее непросто. Честно говоря, вы все похожи на пьяных картографов!

Едва сказав это, я тут же об этом пожалел, но Вашет только рассмеялась.

— Есть немало пьяных, которые весьма сведущи в летани, — сказала она. — О некоторых из них слагают легенды!

Видя, что я все еще взволнован, она успокаивающе махнула рукой.

— Я и сама не понимаю летани — не так, чтобы объяснить ее кому-то другому. Обучение летани — искусство, которым я не владею. Если Темпи удалось привить тебе летани, это весомый аргумент в его пользу.

Вашет с серьезным видом подалась вперед.

— Одна из проблем состоит в вашем языке, — сказала она. — Атуранский язык очень определенный. В нем все говорится точно и прямо. А наш язык богат двойными смыслами, так что нам-то проще принять существование вещей, которые нельзя объяснить словами. И летани — важнейшая из них.

— А можешь привести пример других таких вещей, кроме летани? — спросил я. — Только, пожалуйста, не говори «синее», а то я с ума сойду прямо тут, на скамейке.

Она немного поразмыслила.

— Ну, скажем, любовь. Ты же знаешь, что такое любовь, но попробуй дать ей точное определение!

— Любовь — концепция тонкая, — признал я. — Она неуловима, как справедливость, однако дать ей определение все-таки можно.

Ее глаза насмешливо заискрились.

— Ну что ж, давай, мой хитроумный ученик! Расскажи мне, что такое любовь.

Я ненадолго задумался, потом задумался надолго.

Вашет ухмыльнулась.

— Ты понимаешь, как легко мне будет найти слабые места в любом определении, которое ты дашь.

— Любовь — это готовность сделать ради кого-то что угодно, — сказал я. — Даже за счет ущерба для себя.

— Чем, в таком случае, любовь отличается от долга или верности? — спросила она.

— Она еще связана с физическим влечением, — сказал я.

— Даже материнская любовь? — спросила Вашет.

— А, ну тогда с очень сильной привязанностью! — поправился я.

— А что именно ты называешь «привязанностью»? — спросила она с убийственным спокойствием.

— Ну-у… — Я запнулся, ломая голову, как описать любовь, не прибегая к другим, не менее абстрактным терминам.

— Такова уж природа любви, — сказала Вашет. — Попытка ее описать сведет женщину с ума. Потому-то поэты постоянно о ней что-то пишут. Если бы кто-то сумел описать на бумаге всю любовь, как она есть, прочим пришлось бы отложить перо. Однако это невозможно.

Она подняла палец.

— Но лишь глупец берется утверждать, будто любви не существует. Когда ты видишь, как двое юных смотрят друг на друга влажными глазами, это она и есть. Такая осязаемая, хоть на хлеб ее мажь. Когда ты видишь мать с ребенком, ты видишь любовь. Когда ты чувствуешь, как она ворочается у тебя в брюхе, ты знаешь, что это. Даже если не можешь выразить это словами.

Вашет сделала торжествующий жест.

— Вот такова и летани! Но, поскольку летани больше любви, ее и описать сложнее. Именно за этим мы задаем вопросы. Это все равно что расспрашивать девушку о парне, который ей нравится. Она, может быть, не скажет ни слова о любви, однако из ее ответов станет ясно, есть в ее сердце любовь или нет.

— Но как могут мои ответы продемонстрировать знание летани, когда я на самом деле не знаю, что это такое? — спросил я.

— Ты явно понимаешь летани, — сказала она. — Она укоренена глубоко в твоей душе. Так глубоко, что тебе самому не видно. Иногда с любовью бывает так же.

Вашет постучала меня по лбу.

— А что касается этого твоего «листка на ветру»… Я слышала, что другие пути практикуют нечто подобное. В атуранском нет слова, которым можно это назвать, ну, либо я его не знаю. Это как кетан для разума. Тренировка для мыслей.

Она махнула рукой.

— Как бы то ни было, это не обман. Это способ открыть то, что кроется в темных глубинах твоего разума. И тот факт, что ты обнаружил его в себе, весьма примечателен.

Я кивнул.

— Склоняюсь перед твоей мудростью, Вашет.

— Ты склоняешься перед тем фактом, что я, бесспорно, права.

Она хлопнула в ладоши.

— Ну ладно! Мне нужно многому тебя научить. Однако, поскольку твои рубцы до сих пор болят, давай пока обойдемся без кетана. Лучше покажи, как ты знаешь адемский. Я хочу слышать, как ты уродуешь мое прекрасное наречие своим варварским языком.

* * *

За следующие несколько часов я довольно много узнал об адемском языке. Очень приятно было иметь возможность задавать подробные вопросы и получать четкие, конкретные ответы. После того как я целый месяц объяснялся жестами и рисовал на земле, учиться у Вашет было так просто, что даже нечестно.

С другой стороны, Вашет дала понять, что язык жестов в моем исполнении выглядит до неприличия коряво. Мысль донести я мог, но выглядело это в лучшем случае как детский лепет. А в худшем походило на бред сумасшедшего.

— Сейчас ты говоришь примерно так.

Она вскочила на ноги, взмахнула обеими руками над головой и указала на себя обоими большими пальцами.

— Моя хотеть хорошо сражаться!

Она расплылась в идиотской ухмылке.

— Мечом!

Она ударила себя в грудь обоими кулаками и подпрыгнула, как возбужденный ребенок.

— Да ладно, — смущенно сказал я, — не может быть, чтобы все было настолько плохо!

105